— Мулёко! Мулёко!
Крик в репродуктор фермера-гагауза, привезшего в прицепе молочные продукты своего производства, живьём вырвал из постели.

Крепкий кофе и сигарета на лоджии дополнили ощущение утра. За окном упорно и беспощадно насупился март.

Сквозь лай бродячих собак я внятно услышал звонкое теньканье синицы.

— Что такое?- возник вечный одесский вопрос.- Не апрель месяц!

Над теплосетью, на ковре из молодой травки выпустила листики и кисточки бутончиков беспечная сирень. В её паутине из веточек резвилась радостная синичка.

— Лучше синица в руках, чем журавль в небе, — вспомнил об улетевших журавлях и рассмеялся.
— Смех утром – причина слёз вечером, – молнией сверкнула в голове мамина мудрость.

На улице дымили, догорая, угли костра. Бомжи давно прикрепились на ночлег к тёплым церковным приютам. Костры на улице сейчас разводит малоимущая молодёжь, которая не может себе позволить ночные клубы.

Вокруг костров всегда всю ночь не гаснут мобилки,
звенят разбитые бутылки пива и раздаются громкие крики перебранки.

Уважать друг друга начинают только к утру и тогда же расходятся. Костры разжигают прямо на детских площадках, которые считают своими с детства и никому больше передавать их не хотят.

Попасть в армию сейчас надо проситься, работы нет, в школу уже не надо, учёба дальше стоит дорого. Куда податься? Заграница устала от наших «заробытчан». Там такого добра хватает.

— Теньк, теньк, теньк…, — синица стала раздражать.

Чувство раздражения разбудило мысли о вечной послевыборной драке в государстве, где две группы врагов живут мыслью навсегда занять добротное сидение трона власти и принять законы, которые сделают весь народ виновным в неподчинении их личным амбициям и планам.

Вспомнился народ, который стремится жить сам по себе без власти и ищет пути выгоды, не прописанные в законах.

— Лоб не перекрестил, а уже в себя горечь кофейную залил и второй раз отравой дышишь! – раздался за спиной голос жены.
— Ещё вчера для жизни спасали, а сегодня в героя играешь с сигаретой на холоде, — добавила она безусловно правильный аргумент.

Я быстренько вернулся в комнату и, крадучись коридором, нырнул в свой тёплый и уютный «фиг вам», наполненный трофеями, книгами и раритетами.

— Швондеры нового века придут и сюда,- мелькнула мысль, я подавил её, подумал о самом хорошем в жизни и открыл молитвослов с утренним правилом, воскресенье всё-таки.

— Буде милостив ко мне Господи… — начал было я.

Прозвучал сигнал.

— Кто ходит в гости по утрам … — гремел домофон, на его экране были довольные лица друзей. Открыл им доступ и направился к входной двери. У двери сопел бульдог, пытаясь уловить запах.

Повернув ключ и толкнув дверь, опешил и попятился.

— О па!

За дверью стояла странная компашка.

Дамочка была одета в кожаную куртку, дорогую юбку и тельник. В тельнике было большое отверстие в форме сердечка со следами прожога по краям. На французском лифчике красовалось слово «мама», небрежно написанное губной помадой. Кепочка сползла на одну сторону, слегка прикрыв глаз. На куртке бросался в глаза ядовитым жёлтым цветом значок. Надпись на значке прямо кричала, что это – Климова.

За спиной дамочки стояли две молодые особи мужского пола, как две капли воды похожие на гопников. На них красовался странный набор матросских обносков, перепоясанный крест на крест матерчатыми пулемётными лентами. На правом боку у каждого была деревянная кобура, из-под крышки которой выглядывала рубчатая рукоятка.

Я попятился. Компашка дружно сделала шаг вперёд.

Бульдог издал звук, похожий на победный крик камикадзе, и сочно хлопнул тяжёлой челюстью. Короткая шерсть на загривке поднялась, а вдоль хребта вздыбилась «ирокезом».

— Уберите собаку! Это – погром!
— Держите меня крепко!

Пятясь, я уткнулся во что-то приятно мягкое и до боли знакомое. В руку сзади упёрлась холодная железяка. Я схватил воронёную машинку смерти, как спасательный круг, рухнул на правое колено, подхватив левой рукой правую. Предохранитель был спущен, курок взведен. Шикарная женщина. Столько крови я у неё выпил!

— Уже прострели им что-нибудь!
— Мужчина! Если стрелять не в воздух, можно попасть в человека!
— Гаси пары!

Крик Сени растворился в криках друзей: — Первое апреля!

Человек пять выскочило откуда-то и ворвалось в дом. Бульдог лизал ноги Симы, которая пихала в дрожащие руки жены охапку цветов.

— У тебя очаровательный блеск глаз!
— Я так и подумала.
— Как тебе наша молодёжь из праздничной тусовки «музкомедии»?
— Натурально!
— Разрядил? Дай Сене посмотреть шильдик! Комбриг Мэ Нэ Ковун!
— Перестань!
— Ещё не начинал! Я к тому, что лучше пустить погром, чем пустить кровь. Ты лишил меня удовольствия увидеть твою морду с носком во рту.

На столе оказались две увесистых бутылки «Абсолюта».

— Ребята, я сейчас! Какой чудесный день! Маша! Помоги мне! Мы сейчас для начала нарежем балычок,
накроем бутерброды палтусом, намажем икоркой. У меня есть иранская чёрная! Мой Мефистофель с утра тоску задумал! Ай, какая радость!
— Можно, мы к вам всей труппой нагрянем?
— Ша! Стойте там, смотрите сюда!

Маша грохнула на стол две полных литровых банки. Это была тюлечка без хвостиков, голов и брюшек в масле. Рядом лёг ржаной хлеб «Карельский». Ещё дальше легли израильские огурчики и турецкие помидорчики на веточках.

— Ещё три дня назад эта рыбка глазами смотрела, но её обманули.
— Это — Вилково, Черноморка?
— Мнительный ты стал, Сидор!

«Боржом» ласкал тюлечку и водку. Время текло незаметно.

Вечер оказался украшенным китайскими монгольфьерчиками в небе и шикарными фейерверками.

По улице носился кабриолет с тусовкой «Маски-шоу» в сценическом воплощении партизанского отряда.

До утра улицы не пустели. Вызывающие наряды маскарада удивляли яркими красками и образностью. Добро и весеннее настроение остались в людях, а второй весенний праздник незаметно уходил в историю шествий и карнавалов.

Спасибо тебе, жизнь! Спасибо тебе, Город! Спасибо тебе, море! Спасибо вам, одесситы! Я люблю вас всех!